29.10.2019
В палате я проработал с Примаковым ровно десять лет. Непростых эпизодов, по большому счету, не было. Он умел слушать и с ним можно было спорить. Он даже настаивал, чтобы с ним спорили, отстаивали свою позицию, и если видел рациональное зерно в доказательствах, то соглашался и использовал его.
Он был четким и даже жестким при принятии и отстаивании решений. И очень лояльным к людям. Конечно, в палате после его прихода были некоторые кадровые перестановки, ни никогда не было бросания камней в спину уходящим. Он чрезвычайно внимательно относился к коллегам. Но жестко реагировал на небрежность, нарушения и всегда требовал установить, по чьей вине произошел «прокол». Именно по чьей вине, потому что в «проколе» может быть виновен не исполнитель, а руководитель. Он очень четко проводил здесь грань.
В Центре международной торговли на Краснопресненской набережной в рамках заседания «Меркурий-клуба» Примаков по традиции много лет на Старый новый год выступал с докладом: делал анализ событий прошедшего года, отмечал наметившиеся политико-экономические тенденции. Помимо членов «Меркурий-клуба» всегда собиралось много желающих услышать голос и выверенную позицию Евгения Максимовича. Среди них были и политики, и экономисты, и журналисты… Свой доклад он предварительно «обкатывал», зачитывая его вице-президентам палаты. Я как-то сказал ему, не слишком ли он жестко и критично оценил работу правительства в минувшем году, не навредить бы себе… Он ответил спокойно и с улыбкой: «Мне уже никто ничем и никак не навредит. Я лишь переживаю, чтобы не навредить положению Палаты. И – все». Впрочем, он резко никогда не критиковал. Просто логика его безупречных доказательств была сильнее любых броских обвинений и формулировок.
Примаков скрупулезно и щепетильно подходил к каждому слову, каждой запятой. Это меня сразу в нем поразило и потом приучило серьезно подходить к любому тексту. Мы регулярно встречались, я приезжал к нему за советами. До последнего дня общались. Он уже тяжело болел, и это было видно. Но работал. Помню, незадолго до того, как он попал в больницу, из которой уже не вышел, я позвонил ему, сказал, что хочу подъехать, поговорить. А он мне в ответ: «Сегодня уже весь день расписан, много людей, – давайте уж завтра».
С той последней встречи запомнились мне его слова: «Все время пишу, но уже только “в стол” – некогда заниматься изданием. Надеюсь, потом опубликуют». Примаков считал: человек жив, пока мыслит и пишет… он мыслил и писал до самого конца».
В палате я проработал с Примаковым ровно десять лет. Непростых эпизодов, по большому счету, не было. Он умел слушать и с ним можно было спорить. Он даже настаивал, чтобы с ним спорили, отстаивали свою позицию, и если видел рациональное зерно в доказательствах, то соглашался и использовал его.
Он был четким и даже жестким при принятии и отстаивании решений. И очень лояльным к людям. Конечно, в палате после его прихода были некоторые кадровые перестановки, ни никогда не было бросания камней в спину уходящим. Он чрезвычайно внимательно относился к коллегам. Но жестко реагировал на небрежность, нарушения и всегда требовал установить, по чьей вине произошел «прокол». Именно по чьей вине, потому что в «проколе» может быть виновен не исполнитель, а руководитель. Он очень четко проводил здесь грань.
В Центре международной торговли на Краснопресненской набережной в рамках заседания «Меркурий-клуба» Примаков по традиции много лет на Старый новый год выступал с докладом: делал анализ событий прошедшего года, отмечал наметившиеся политико-экономические тенденции. Помимо членов «Меркурий-клуба» всегда собиралось много желающих услышать голос и выверенную позицию Евгения Максимовича. Среди них были и политики, и экономисты, и журналисты… Свой доклад он предварительно «обкатывал», зачитывая его вице-президентам палаты. Я как-то сказал ему, не слишком ли он жестко и критично оценил работу правительства в минувшем году, не навредить бы себе… Он ответил спокойно и с улыбкой: «Мне уже никто ничем и никак не навредит. Я лишь переживаю, чтобы не навредить положению Палаты. И – все». Впрочем, он резко никогда не критиковал. Просто логика его безупречных доказательств была сильнее любых броских обвинений и формулировок.
Примаков скрупулезно и щепетильно подходил к каждому слову, каждой запятой. Это меня сразу в нем поразило и потом приучило серьезно подходить к любому тексту. Мы регулярно встречались, я приезжал к нему за советами. До последнего дня общались. Он уже тяжело болел, и это было видно. Но работал. Помню, незадолго до того, как он попал в больницу, из которой уже не вышел, я позвонил ему, сказал, что хочу подъехать, поговорить. А он мне в ответ: «Сегодня уже весь день расписан, много людей, – давайте уж завтра».
С той последней встречи запомнились мне его слова: «Все время пишу, но уже только “в стол” – некогда заниматься изданием. Надеюсь, потом опубликуют». Примаков считал: человек жив, пока мыслит и пишет… он мыслил и писал до самого конца».